...И рассказала она немцам про блокадный Ленинград...
Среди ездивших на юбилейные торжества в Идштайн была и представительница угличского общества жителей блокадного Ленинграда, учительница немецкого языка Н. СИЗОВА. Для нее этот визит, надо думать, получился особенно впечатляющим, что, собственно, она и подчеркивает в помещаемом ниже интервью, записанном корреспондентом «УГ» Анатолием МАРЧЕНКО.
- Нина Петровна, ваша нынешняя поездка в Германию была для вас в диковинку?
- А вот как раз и нет. Я и еще двое моих коллег по педагогической работе — преподаватели 3-й школы Т. Осипова и А. Травина - являемся, можно сказать, первопроходцами в налаживании дружественных связей с теперешним побратимом Углича Идштайном. Каждая из нас взяла тогда, в 1994 году, по три своих ученика (хороших ребят, причем из семей, способных по уровню своего достатка принять потом к себе на временное проживание учащихся с немецкой стороны), и мы, 12 человек, пробыли в Идштайне две недели. Сколько нам тогда всего показали!
- Да у вас и сейчас, насколько я знаю, впечатлений не меньше. Интересно бы знать, какое из них оказалось самым ярким, самым волнующим?
- Конечно же, я буду долго помнить встречу с гимназистами. Перед отправлением в Германию я знала про предстоящий наш визит в идштайнскую гимназию лишь то, что буду дарить там недавно вышедшую в Угличе книгу «Пережившие блокаду». И пока наша делегация добиралась с огромным запозданием до Дюссельдорфа, я по дороге кое-что из небольшой своей речи на вручении книг набросала, а когда наш самолет прибыл, наконец, в порт своего назначения, показала заготовку своего немецкого выступления встречавшему нас Вернеру Фольделю (я жила у него в доме со своими школьниками еще тогда, в 94-ом, и он, вместе с супругой Габи, ждал меня в гости и сейчас). «Нина, все правильно у тебя!» — сказал он. И я успокоилась…
- Однако вскоре все ваши планы нарушились. Так ведь?
- Вот именно! Приземлились мы в аэропорту в шесть утра, а уже в 9 часов должна была состояться встреча в гимназии. Поэтому о том, что мне нужно будет рассказывать на ней довольно серьезно о блокаде Ленинграда и о себе лично, я узнала лишь по прибытии в гимназию. Знал бы кто, какой тут у меня начался мандраж! Гляжу я на собравшуюся публику - а передо мной старшеклассники, сидят все серьезные, перед ними - листки бумаги и ручки, чтобы записывать... Оробела я окончательно. И что вы думаете? Начала боязливо говорить по-немецки - и как будто второе дыхание пришло. Говорю, говорю, говорю… А потом — аплодисменты!
- Нина Петровна, а как обстояло дело с тонкостями такого характера: вот вы, с большим волнением, стараетесь построить рассказ об ужасах блокадного родного города, а перед вами аудитория, представленная потомками тех, кто в этих ужасах повинен был?
- Они, гимназисты, сами задали мне похожий вопрос. Происходило же все так. Помощник главы нашего округа В. Дейцева представила меня молодой публике как учительницу немецкого языка, проработавшую в школе пятьдесят лет. После этого я начала знакомить гимназистов со своей военной судьбой - поведала им про то, что за каких-то полгода, с октября 1941-го по май 1942 года, из большой моей ленинградской семьи чудом осталась в живых одна я, шестилетняя девочка. И только я кончила про все эти ужасы говорить, одна немецкая девушка и спрашивает: «Вот вы столько натерпелись от немцев, потеряли своих родителей — после такого вам нужно, наверное, ненавидеть нашу нацию. А вы вместо этого стали преподавать немецкий язык!» Такой вот серьезный вопрос…
- А он был неизбежен. Я тоже ведь именно об этом хотел спросить сейчас вас. И как вы ответили?
- Что я могла сказать гимназистам Идштайна? Да, ребята, говорю им, рьяной любви у меня к немецкому языку и в самом деле поначалу не было. Но отношение к немцам у меня изменилось тогда еще, в детстве. И причины тому были. В частности, такая. В детском доме в Угличе у нас работала медсестрой немка, которую звали Мартой Фердинандовной (фамилию уже не помню). Так она полагающийся ей кусочек хлеба продавала на базаре, покупала на вырученные деньги сметану, потом взбивала ее и получившееся масло тоненьким слоем намазывала нам, детям, на хлеб. Сама же оставалась голодной. Это ли не повод для того, чтобы сильно уважать человека, несмотря на его немецкое происхождение! А потом, продолжала я свой рассказ дальше, учила меня в педучилище Софья Оттовна Дрейер (Мотренко). Тоже немка, и тоже чудесный, с красивейшей душой человек. Она, кстати, постоянно тренировала меня в немецком и, когда уже была тяжело больна, взяла с меня слово, что обязательно стану преподавать немецкий язык. В общем, не сразу, и даже сопротивляясь, полюбила я язык Гете и Гейне — ваш язык, говорю гимназистам, язык поколения, которое знает о войне разве что по рассказам старших. Думаю, аудитория поняла меня, и мои опасения, основанные на отсутствии настоящей языковой практики, оказались напрасными.
- Пришлось вам обращаться к теме войны и при посещении кладбища. Я видел на фото, как вас успокаивает бургомистр.
- Да, 5 июня было возложение венков на кладбище, где захоронены советские воины (несколько могил), немецкие антифашисты и умершие в госпитале солдаты. Обставлено там все культурно, аккуратно: подстриженные газоны, чугунные могильные плиты с надписями «Unbecannte Soldat» («Неизвестный солдат»). Когда подъехали официальные лица, Элеонора Михайловна Шереметьева спрашивает меня: «Будете говорить?» «Не-е-т...» — отказываюсь я сразу. Начали выступать люди более высокого ранга, произнесла небольшую речь глава нашего округа, после чего она снова обращается ко мне: «Ну, будете?» У меня тут и вылетело: «Да!» И я сказала эти слова…
- Вы можете повторить их?
- Я просто начала говорить, что наш народ не забыл и не забудет подвига советского солдата, и что до сих пор еще разыскивают у нас сгинувших в войне безвестно людей, по-прежнему находят во время целенаправленных раскопок останки погибших. И пусть немецкая земля будет… Тут я замялась, пытаясь вспомнить, как по-немецки звучит русское слово «пух», потом быстро нашла ему замену, и получилось: пусть земля будет мягкой для лежащих в ней русских солдат. А нам с вами, продолжала я, надо беречь мир и сохранять дружбу. В заключение же я поблагодарила бургомистра за то, что в Идштайне следят заботливо за кладбищем, где покоятся наши солдаты. После этого подходит ко мне российский генеральный консул Георгий Геродес, пожимает руку и говорит: «Молодец. Вы все правильно сказали!» А вот тогда я уже не выдержала, и пошли эти слезы. Вернер увез меня домой, я вышла на балкон и долго после этого еще успокаивалась.
